(1918–2008). О нем вспоминает протоиерей Николай Чернышев, клирик храма святителя Николая в Кленниках. Последние годы отец Николай был духовником писателя.

Протоиерей Николай Чернышев родился в 1959 году в Москве. В 1983 году окончил художественно-графический факультет МГПИ. В 1978 году принял крещение. В 1991 году окончил Московскую духовную семинарию. Учился иконописи у И. В. Ватагиной и архимандрита Зинона (Теодора). Рукоположен в диаконы в ноябре 1989 года, в священники - в январе 1992.

- Отец Николай, как вы познакомились с Александром Исаевичем и стали его духовником?

Вскоре после своего возвращения в Россию Александр Исаевич с Натальей Дмитриевной пришли к нам в храм на Маросейку, потому что давно знали настоятеля храма отца Александра Куликова. До изгнания они были прихожанами Николо-Кузнецкого храма, где в то время служил отец Александр, исповедовались там и у , и у него. Узнав, что отец Александр теперь служит на Маросейке, они пришли к нему, а батюшка поручил мне вести эту семью. Так я познакомился с этими удивительными людьми.

К тому времени я уже читал некоторые книги Александра Исаевича (правда, немногие) и не только узнавал в них новое о нашей недавней истории, но и чувствовал духовное родство писателя с Михаилом Николаевичем Гребенковым - художником, с которым я тесно общался, когда учился в старших классах и готовился поступать в институт.

Прекрасный художник и педагог, Михаил Николаевич учил меня и других учеников не только рисунку, но и жизни. Дело было в семидесятые годы, тогда даже в неформальной обстановке мало кто решался говорить правду о советской истории и действительности, тем более школьникам, а Михаил Николаевич говорил, открывал нам, молодежи, глаза. От него мы впервые узнали, какую трагедию пережила и продолжает переживать Россия в XX веке.

Протоиерей Николай Чернышев. Фото Юлии Маковейчук

Позднее в книгах Александра Исаевича я прочитал то же самое, часто даже сформулированное так же. Люди одного поколения, оба фронтовики, они одинаково понимали, что происходило в стране, одинаково это переживали. Во многом благодаря Михаилу Николаевичу я еще тогда задумался о Боге и в 1978 году крестился, познакомился с отцом Александром Куликовым.

Тогда у вас были органичные отношения «ученик-учитель». А тут вам пришлось окормлять великого человека, которому вы годились во внуки, наставлять его. Не страшно было?

Да, робел. Но наставлять, конечно, не пришлось. Приходилось выслушивать искреннюю глубокую исповедь, касавшуюся разных сторон жизни. Только однажды я дерзнул сделать наставление Александру Исаевичу, предварительно попросив у него прощения за это. Я уже в одном интервью это рассказывал, но могу повторить.

Шли последние годы его земной жизни, и однажды он признался мне, что не знает, зачем он сейчас на земле. Мне кажется, сказал Александр Исаевич, что я совершил всё, что мог, и благодарен за это Богу; я не был уверен, что буду доживать свой век в России, что увижу здесь опубликованными все мои книги, и их прочтет много людей; вижу, что это приносит плоды.

«Простите, Александр Исаевич, - сказал я, - до последнего дня, последнего часа, пока Господь держит человека на земле, в его жизни есть смысл. Пожалуйста, не забывайте об этом и, как бы ни таяли физические силы, ищите, что еще не досказано, не доделано». С моей стороны это было дерзостью, но Александр Исаевич поклонился и поблагодарил.

Позже в телеинтервью он сказал, что еще недавно не представлял, для чего до сих пор живет на земле. Но теперь, продолжил он, я понимаю, что если бы строил свою жизнь так, как мне хотелось, по своей воле, наломал бы дров; теперь понимаю, что Господь вел меня наилучшим для меня образом. Я не цитирую дословно, но смысл его слов передаю верно. Такое открытие сделал он для себя в последние годы, и это стало еще одним его шагом для соединения с Богом здесь, на земле.

До последнего дня он, несмотря на болезнь, работал. Сейчас Наталья Дмитриевна трудится над оставшимися рукописями, которые, надеюсь, будут опубликованы.

Даже многие из тех, кто благодарен Александру Исаевичу за «Архипелаг ГУЛАГ», еще при жизни критиковали его за желание быть учителем, находили в этом учительстве сходство с поздним Толстым. Но про Толстого преподобный Амвросий Оптинский с сожалением говорил, что слишком горд и потому никогда не обратится ко Христу. Вы знали именно Солженицына-христианина, который, наверное, сильно отличался от мифа об учителе жизни?

Могу засвидетельствовать, что гордецом Александр Исаевич не был. Как я уже говорил, исповедовался он искренне, глубоко, разносторонне. У меня в свою очередь накопились вопросы о его жизни, творчестве, интересах, и я попросил его о личной встрече. Мы встретились, и я увидел не учителя, а глубокого и честного исследователя, человека, который больше спрашивает, чем отвечает, старается понять собеседника. Я советовался с ним по каким-то жизненным вопросам, и он ничего не посоветовал мне категорично. Наверное, это правильно, а это нет, но мне трудно судить - вот примерно так он говорил. Совсем не менторским тоном.

Ни одного талантливого человека невозможно подчинить каким-то стандартам, даже самым благочестивым. Чем талантливее человек, тем меньше он вписывается в стандарты. Это видно и в житиях святых. Они никогда не повторяли друг друга и почти всегда удивляли окружающих. И Александр Исаевич был нестандартен, поэтому не мог нравиться всем, а любителей стандартов даже раздражал.

В своей публицистике он один из первых вернулся к веховской традиции, и для многих путь к вере начался с его статей, с прочитанного в самиздате сборника «Из-под глыб». Однако теперь некоторые, в том числе и священники, говорят, что, конечно, Александр Исаевич ходил в храм и причащался, но многого не понимал, и его публицистика по духу не вполне церковная.

Александр Исаевич не был богословом. Он был писателем и публицистом. Но только Господь может рассудить, кто из нас насколько православен и воцерковлен. Праведный Алексий Мечев однажды сказал своим чадам: мы на самом деле и не знаем, кто ближе предстоит Престолу Господню. Вот и не будем судить, подменять своими человеческими суждениями Суд Божий.

Я видел Александра Исаевича в домашней обстановке, запомнил его как необычайно доброго человека, семьянина, ответственно относящегося к жене и детям. Своей жизнью он нес добро и свет, радость и мир. В этом было его христианство, а не в декларациях и соответствии деклараций тому или иному курсу.

Вскоре после возвращения на Рождественских чтениях он сказал, что нужно извиниться перед старообрядцами. Больше его на не приглашали. Хотя клятвы XVII века сняты еще в семидесятые годы и есть единоверцы, разговоры о расколе были в церковной среде не очень популярны, чуть ли не по умолчанию считалось, что он был неизбежен, и Патриарх Никон во всем прав. Некоторые священники даже убеждены в святости Никона. Теперь это обсуждается, например, о сериале «Раскол» церковные люди высказывали разные мнения. От одного опытного духовника я слышал, что канонических разногласий у нас со старообрядцами нет. Получается, что и в некоторых вопросах церковной жизни Александр Исаевич опередил свое время?

Безусловно. Вы сами ответили на свой вопрос. Это свойство пророка. Не будем комментировать подробнее, но смелое предвидение, часто идущее вразрез с тем, что говорят современники - именно пророческое качество. Поэтому не наше дело судить, кто насколько церковен. В Александре Исаевиче я вижу предельную честность и глубочайшую любовь к Богу, к Церкви, к России, которой он посвятил свою жизнь именно как христианин.

- Вас как человека и как священника общение с ним обогатило?

И до сих пор обогащает. Каждый год в августе, в день кончины Александра Исаевича или через несколько дней, в Доме русского зарубежья проходят вечера его памяти. Собираются люди, которые помнят его, продолжают его дело. И еще несколько раз в год Дом русского зарубежья проводит чрезвычайно интересные конференции, посвященные жизни и творчеству Солженицына. Все мероприятия записываются на видео, многие выступления, я надеюсь, будут опубликованы. Нам еще предстоит осмыслить масштаб личности Александра Исаевича, его вклад в русскую литературу, в русскую историю, в русскую жизнь. Такие вечера приближают к осмыслению.

Последние годы я летний отпуск провожу на Соловках и вижу, что из года в год всё более заглушается память о том, что там происходило в XX веке. Прошлым летом в музее истории XX века я слышал страшные по своему цинизму слова: «Пожалуйста, не преувеличивайте, не верьте страшилкам о Секирной горе. Лагерным начальникам тоже надо отдохнуть и расслабиться, вот они в свои выходные и ездили туда пострелять». Звучит так, как будто они стреляли белок или уток. Туристам цинично навязывают, что государство себя защищало от бандитов, и ничего страшного на Соловках не было.

Как важно сейчас вспомнить предупреждения Александра Исаевича о том, что забывая о своем прошлом, мы открываем дорогу новым палачам, которые только и ждут, когда же люди забудут, и можно будет начинать всё сначала. И он же говорил, что если мы забудем о подвиге , предадим Церковь. Его предупреждения по-прежнему актуальны.

Когда-то сказал про , что к нему полностью применимы слова Христа: «Огонь пришел низвести я на землю, и как желал бы, чтобы он возгорелся!» (Лк. 12, 49). Считаю, что эти слова Христа применимы и к Александру Исаевичу. Всё, что он делал, делал с огненной верой. Именно евангельская истина вела его по жизни.

Евангельский образ огня объемен и многозначен. Конечно, это животворящий огонь, который всех освещает и просвещает, но кого-то может и обжечь. Равнодушным этот огонь не оставляет никого, но некоторые стремятся быть от него подальше. Стремятся по той же причине, по которой не все любят Достоевского. Дело не в тяжеловесности языка (иногда именно этим объясняют свою нелюбовь к Федору Михайловичу), а в том, что он пишет о самых болезненных проблемах русского общества, русского человека. И Александр Исаевич брал на себя такой же крест - рассматривал самые болезненные проблемы общества и человека. Конечно, не всем хочется прикасаться к этой боли, разделять ее.

Мы с вами говорили об Александре Исаевиче как христианине и гражданине, но нельзя забывать, что он был и замечательным писателем. Историю XX века будут изучать не только по его лагерной прозе, но и по «Раковому корпусу», «Матрениному двору», «Крохоткам». Это настоящая русская классика.

Беседовал Леонид Виноградов

Идеологизм Солженицына не одобряли в русском зарубежье, но приняли на родине. Фото Бориса Кавашкина/ТАСС

Так уж повелось, что в России писатель (да и вообще яркий публичный человек) воспринимался учителем жизни. То есть пастырем (в том числе и в религиозном смысле). Естественно, это предопределяет пристальный интерес к его религиозным взглядам. Кто-то, как, например, Лев Толстой, этим активно пользовался. Кто-то, как наш сегодняшний герой - Александр Солженицын, относился к этому негативно.

Но такая традиция тем не менее, увы, остается.

В дни Ивана Денисовича

Давно уже стало общим местом утверждение, что жизнь и творчество Александра Исаевича Солженицына отразили отечественную историю ХХ века. Впрочем, банальность утверждения не делает его в меньшей степени истинным.

В данном случае симптоматичны (и символичны) религиозные искания писателя. По собственному признанию Александра Исаевича, он воспитывался в верующей семье и, будучи школьником, посещал церковь. Позднее писатель возвращался в воспоминаниях к тому «необычайному по свежести и чистоте изначальному впечатлению, которого потом не могли стереть никакие жернова и никакие умственные теории». Но пропагандистский прессинг, который нередко подменял собой процесс преподавания в школе, а также привлекательность (от слов «прельщение», «прелесть») коммунистической идеологии на долгие годы загромоздили для будущего писателя путь к храму, прикрыв собой «неповторимое, чисто-ангельское восприятие богослужения, которого в зрелом возрасте уже не наверстать». «В молодом возрасте легки эти переходы», – признается он позднее в «Марте Семнадцатого».

Еще одним общим местом стали другие слова Солженицына – о «благословении тюрьмы». Но именно в лагере молодой наблюдательный человек обратил внимание, что вера действительно поддерживает зэка, не дает ему сломаться. В «Одном дне Ивана Денисовича» он так описал чувства заглавного героя, которые, можно предположить, были близки и ему, учитывая определенную автобиографичность персонажа: «Тоже горюны: Богу молились, кому они мешали? Всем вкруговую по двадцать пять сунули. Потому пора теперь такая: двадцать пять, одна мерка». При этом Иван Денисович Шухов подчеркивает: «Я ж не против Бога, понимаешь. В Бога я охотно верю. Только вот не верю я в рай и в ад. Зачем вы нас за дурачков считаете, рай и ад нам сулите? Вот что мне не нравится».

Когда после освобождения из заключения Солженицын возвратился в церковь?

По мнению протоиерея Александра Меня, это произошло не сразу. Размышляя о рассказе нобелевского лауреата «Пасхальный крестный ход», он в разговоре с автором настоящей статьи обращал внимание, что богослужение там дано глазами неверующего. Последнее подтверждается и в письменных воспоминаниях Меня о Солженицыне: «Христианство было для него некоей этической системой». Самого писателя в эти годы (1966–1967) священнослужитель считал «скорее всего толстовцем». Думается, такие утверждения как минимум спорны. Действительно, Солженицын описывал происходящие события взглядом стороннего наблюдателя. Но это не значит, что он не был в них внутренне вовлечен. Ведь если тот же Лев Толстой представил читателю картину Бородинского сражения глазами сугубо штатского Пьера Безухова, это не дает нам право утверждать об отсутствии военного опыта у автора «Войны и мира».

Да и разочарование поверхностным, чисто формальным соблюдением обрядов большинства участников (кроме десяти женщин – именно с ними «начинается подлинный крестный ход») также говорит в пользу уже тогда совершившейся воцерковленности Александра Исаевича.

К этим же годам относится и поразительное признание, высказанное в солженицынском рассказе «Путешествуя вдоль Оки» из цикла «Крохотки»: «Люди были корыстны и часто недобры. Но раздавался звон вечерний, плыл над селом, над полем, над лесом. Напоминал он, что покинуть надо мелкие земные дела, отдать час и отдать мысли – вечности. Этот звон, сохранившийся нам теперь в одном только старом напеве, поднимал людей от того, чтоб опуститься на четыре ноги».

Борьба за церковь

Было бы, впрочем, ошибкой думать, что вопросы веры и неверия создатель «Красного колеса» и «Архипелага ГУЛАГ» поднимал исключительно в своих художественных произведениях. Проблемы церкви «камнем гробовым давят голову и разламывают грудь». Они заставили писателя стать, возможно, против воли, публицистом и общественным деятелем.

В знаменитом «Великопостном письме патриарху Пимену» Солженицын трезво оценивал болезненную ситуацию с религией в Советском Союзе: «Уже упущено полувековое прошлое, уже не говорю – вызволить настоящее, но будущее нашей страны как спасти? – будущее, которое составится из сегодняшних детей». В этой связи он задавался отнюдь не риторическим вопросом о том, «сумеем ли мы восстановить в себе хоть некоторые христианские черты или дотеряем их все до конца и отдадимся расчетам самосохранения и выгоды?».

Что же так взволновало писателя? «Мы теряли и утеряли светлую этическую христианскую атмосферу, в которой тысячелетие устаивались наши нравы, уклад жизни, мировоззрение, фольклор, даже само название людей – крестьянами. Мы теряем последние черточки и признаки христианского народа – и неужели это может не быть главной заботой русского патриарха?» Кризис православия (как, впрочем, и других религий и конфессий) был обусловлен внешним управлением: «Церковь, диктаторски руководимая атеистами, – зрелище, не виданное за два тысячелетия».

«Письмо» вызвало живейший отклик – как священнослужителей, так и мирян. В силу цензурных ограничений в Советском Союзе (о которых печаловался и Солженицын) центр дискуссии быстро сместился в русское зарубежье.

Протопресвитер Александр Шмеман назвал письмо «пророчеством». И это не было красивой метафорой – рассматривая послание патриарху в контексте церковной истории, он с сожалением отмечал: «Действительно, трагической особенностью… православия нельзя не признать слабость в нем именно тех, кто поставлен строить и созидать церковь».

Со Шмеманом соглашался и протоиерей Иоанн Мейендорф (который, отметим, нередко с ним полемизировал по другим вопросам). Он также считал письмо «пророческим», справедливо указывая в первую очередь на моральный аспект письма: «Все мы, живущие под крылом свободной демократии на Западе, не имеем права судить тех, кто в Советском Союзе и других тоталитарных государствах несет на верхах ответственность за церковь. Александр Солженицын, который сам провел восемь лет в концлагерях и чье призвание, как писателя-христианина, быть совестью своего народа, этим правом бесспорно обладает». Вместе с тем историк церкви не без оснований (и не без боли) выражал сомнение: «К сожалению, очень маловероятно, чтобы теперешние руководители Русской церкви отказались от пассивности и конформизма».

Появлялись отзывы и в неподцензурной (самиздат) литературе внутри СССР, а также в личной переписке. И зачастую они бывали полемическими. Александр Мень в частном письме Солженицыну «умолял» не публиковать послание, утверждая (как это видно из приведенных выше отзывов), что писатель «не разбирается… в церковной ситуации». Последнее представляется странным, учитывая уже приведенные выше отзывы.

В свою очередь, другой священник, Сергий Желудков, в числе прочего обращал внимание знаменитого писателя на то, что его адресат заведомо лишен всякой возможности отвечать оппонентам. Последнее, по мнению Желудкова, было «нравственной ошибкой». Одновременно Желудков укорял писателя и в «главной ошибке», которую он видел в «полуправде». Ведь «полная правда заключается в том, что легальная церковная организация не может быть островом свободы в нашем строго-единообразно-организованном обществе, управляемом из единого Центра… Отсюда и происходит сегодня все то зло, о котором вы справедливо написали, и все то зло, о котором вы умолчали. Но другого выбора не было».

Солженицын оперативно ответил на возражения Желудкова: «Вы пропустили главный выход, к которому я и призываю: через личные жертвы зримо перевоспитывать окружающий мир». И, парируя возражение по поводу невозможности публичного ответа, добавлял: «Приневоливать к жертвам, конечно, нельзя. Но звать-то можно? Уж почему и звать запрещаете?»

Возвращался писатель к христианской этике и в других своих публицистических работах. Так, статью «Раскаяние и самоограничение», написанную для сборника «Из-под глыб», он начал с цитаты из Блаженного Аврелия Августина: «Что есть государство без справедливости? Банда разбойников», а в самом тексте противопоставлял либеральным и марксистским определениям свободы христианское, которое видел в самоограничении. Ведь именно оно «переключает» человека «с развития внешнего на внутреннее и тем углубляет нас духовно».

Впрочем, проблема религии оставалась значимой и в случае с Солженицыным-художником. Он поднимал ее в самых разных своих произведениях. Для Александра Исаевича важным был не только факт веры, но даже шаг в ее сторону. Даже если таким шагом было толстовство. Вспомним, как один из героев романа «Раковый корпус» Ефрем Поддуев нравственно преображается после чтения рассказа Льва Толстого «Чем люди живы»: «Не хотелось Ефрему ни ходить, ни говорить. Как будто что в него вошло и повернуло там. И где раньше были глаза – теперь глаз не было. И где раньше рот приходился – теперь не стало рта».

Собственно, само православие играет знаковую роль в его романах. И не только такая символика и обрядность, как икона, попавшая под перекрестный обстрел русских и немецких солдат, или молитва государя после отречения. Например, генерал от кавалерии Александр Самсонов в «Августе Четырнадцатого» сравнивается с «агнцем семипудовым». А профессор Павел Варсонофьев (одним из прообразов которого, по мнению некоторых исследователей, послужил философ и священник Сергий Булгаков), выступающий в числе alter ego Солженицына, видит знаковый для романа мистический сон с Христом («Март Семнадцатого»).

Неподведенные итоги

Полемика вокруг солженицынского творчества продолжалась и в дальнейшем, и не только в отношении его публицистики. Со временем она стала оценивать наследие нобелевского лауреата в совокупности. Так, священник-реэмигрант, участник Белого движения протоиерей Всеволод Шпиллер вспоминал: «Встречи с ним и чтение его на меня производили сильное впечатление… При встречах с ним и при чтении многих его вещей создавалось впечатление, что он повсюду ищет правду, что поглощен стремлением к ней и хочет служить только ей всем своим оригинальным писательским талантом». Одновременно Шпиллер оговаривался: «Мнение о нем, считающее его «религиозным писателем», и даже выражающим наши, здешних православных церковных людей, мысли и настроения, я нахожу глубоко ошибочным». Церковный писатель обращал внимание, что в христианстве проблемы добра и зла «коренятся в последней, как мы говорим, в духовной, метафизической глубине вещей… в духовной глубине человека», а Солженицын, ставя эти вопросы, оставался в рамках этических категорий.

Двойственным был взгляд на Александра Солженицына и у уже упоминавшегося протопресвитера Александра Шмемана. Священник высоко ценил творчество автора «Архипелага ГУЛАГ», чьи книги были для него «сказочными», излучавшими «зрячую любовь». В своем знаменитом «Дневнике» он утверждал, что «такой внутренней широты – ума, сердца, подхода к жизни – у нас не было с Пушкина (даже у Достоевского и Толстого ее нет, в чем-то, где-то – проглядывает костяк идеологии)», а в письме историку и литературоведу Никите Струве не без иронии признавался: «Не рехнулся ли я в своем восхищении Солженицыным». Шмеман удивлялся, как писатель, «плоть от плоти и кровь от крови той России, которая одна сейчас существует реально – России советской. Не дореволюционной и не революционной, а именно советской… всецело этой советской реальности принадлежа, он столь же всецело и полностью от нее свободен».

Для Шмемана появление Солженицына было «чудом». Оно заключалось в том, что священнослужитель в одной из своих многочисленных статей о творчестве Солженицына назвал триединой интуицией: «сотворенности, падшести и возрожденности». Речь в данном случае идет о христианском восприятии мира, его изначальной «положительности» («сотворенность»). Касаясь «падшести», Шмеман не соглашался со Шпиллером: зло у Солженицына из христианского восприятия и переживания «тайны зла» связано с предательством человеком своей человечности. Но одновременно (и тут Шпиллер вновь ошибался) в творчестве нобелевского лауреата, «как и в христианстве, есть неистребимая вера в возможность для человека возродиться, отказ «поставить крест» раз и навсегда на ком бы то ни было и на чем бы то ни было».

Вместе с тем Шмеман видел в солженицынской личности и творчестве некоторые тенденции, чрезвычайно его беспокоившие. Во-первых, появление идеологизма, и, как следствие, «в неизбежности… всякую другую идеологию отождествлять со злом, а себя с добром и истиной». Во-вторых, увлечение старообрядчеством. «Существует некий «русский дух», неизменный и лучше всего воплощенный в старообрядчестве… Пафос старообрядчества в отрицании перемены, то есть «истории», и именно этот пафос и пленяет Солженицына… Солженицын совсем не ощущает старообрядчества как тупика и кризиса русского сознания, как национального соблазна».

Представляется, что подобное предположение Шмемана не было лишено некоторых оснований. «А мысль об общественном самоограничении – не нова. Вот мы находим ее столетие назад у таких последовательных христиан, как русские старообрядцы», – писал Александр Исаевич в уже цитируемой статье «Раскаяние и самоограничение».

Наконец, в «Дневнике» Шмемана читаем: «Пугает этот постоянный расчет, тактика, присутствие очень холодного и – в первый раз так ощущаю – жестокого ума, рассудка… большевизма наизнанку… Такие люди действительно побеждают в истории, но незаметно начинает знобить от такого рода победы. Все люди, попадающие в его орбиту, воспринимаются как пешки».

Подобные утверждения позволили исследователю спора Солженицына и Шмемана протоиерею Георгию Митрофанову заключить, что «Россия, которая становится самодовлеющим истуканом для Солженицына и занимает место церкви – это к тому же еще Россия, никогда не существовавшая, а кроимая, как часто бывает, с идолами, по собственному образу и подобию их почитающих».

И это не последние аргументы как в пользу, так и против писателя… А потому, думается, вопросы и возражения (пускай даже и ошибочные), которые как при жизни, так и теперь заочно, возникают в связи с творчеством Солженицына, не только говорят о его востребованности (еще одна банальная истина!), но и о том, безусловно, значимом месте, которое он занимает в истории современного богоискательства и нужности его книг для тех, кто зачастую непростыми путями идет к вере или уже обрел ее.

Своими воспоминаниями о писателе с порталом Патриархия.ru поделился протоиерей Николай Чернышёв, клирик храма в честь святителя Николая в Кленниках, на протяжении нескольких последних лет бывший духовником семьи Солженицыных.

— Александра Исаевича Солженицына провожали в последний путь в соответствии с православной традицией. Скажите, пожалуйста, каков был путь писателя к вере?

— Я бы хотел отослать к книге Людмилы Сараскиной, посвященной Александру Солженицыну, которая недавно вышла в серии «Жизнь замечательных людей». В этой книге биография писателя описана наиболее полно и трезвенно.

Александр Исаевич рос в православной, глубоко верующей семье и с самого начала осознавал себя православным христианином. Это были годы воинствующего атеизма, поэтому в школе у него были проблемы с одноклассниками и учителями. Естественно, ни в пионерию, ни в комсомол он не вступал. Пионеры срывали с него крестик, но он каждый раз надевал его заново.

В то время в Ростовской области (Ростов-на-Дону), где родился и жил в то время писатель, один за другим закрывались храмы. К моменту его взросления в округе уже не осталось действующих храмов на сотни верст от Ростова. В то время идеи марксизма и ленинизма навязывались, как мы знаем, не просто активно, а агрессивно. В учебных заведениях было необходимо изучать «диамат». Молодой человек, Саша Солженицын увлекся марксизмом, диалектическим материализмом, и это вошло в противоречие с его детским верованием. На неокрепшую душу было взвалено что-то непосильное. В то время многие под этой ношей ломались.

Как рассказывал Александр Исаевич, это был период мучительных сомнений, отвержения детских верований и боли. Он видел, что не было правды в том, что творилось вокруг него. Но теория, гладко выраженная в книгах, прельщала.

По-настоящему возвращение к Богу и переосмысление произошло даже не на фронте, а уже в лагерях, после войны. В эти самые тягостные моменты его жизни вспомнилась та «закваска», которая была дана матерью, в семье. Поэтому нельзя говорить, что его приход к вере был резким и неожиданным. Вера передавалась в его семье из поколения в поколение, и она оказалась сильнее.

Ту перемену, которая произошла с Александром Исаевичем в лагерях, он описал в своем стихотворении 1952 года «Акафист». В искренней, поэтической форме он рассказывает о той ломке, о том, что происходило в его душе в период этой перемены:

Да когда ж я так допуста, дочиста
Всё развеял из зёрен благих?
Ведь провел же и я отрочество
В светлом пении храмов Твоих!

Рассверкалась премудрость книжная,
Мой надменный пронзая мозг,
Тайны мира явились — постижными,
Жребий жизни — податлив как воск.

Кровь бурлила — и каждый выполоск
Иноцветно бурлил впереди, —
И, без грохота, тихо, рассыпалось
Зданье веры в моей груди.

Но пройдя между быти и небыти,
Упадав и держась на краю,
Я смотрю в благодарственном трепете
На прожитую жизнь мою.

Не рассудком моим, не желанием
Освящён её каждый излом —
Смысла Высшего ровным сиянием,
Объяснившимся мне лишь потом.

И теперь, возвращенной мерою
Надчерпнувши воды живой, —
Бог Вселенной! Я снова верую!
И с отрекшимся был Ты со мной…

— Сам Александр Исаевич говорил о себе, что он «не специалист в церковных вопросах». Какие стороны церковной жизни его интересовали?

— Он, конечно, не был «церковным человеком» в том смысле, что не интересовался канонами церковными, строем богослужения, устройством той или иной внешней стороны церковной жизни. Это была жизнь души. Жизнь как молитва и как исполнение Евангелия. Но о чем он страдал и переживал, если говорить о сторонах жизни Русской Церкви, — так это о том, что Церковь находится в подавленном состоянии. Это для него было открыто, явно, обнажено и болезненно. Начиная богослужениями, все более и более становящихся непонятными и совершающимися отдельно от народа, и заканчивая все меньшим участием Церкви в жизни общества, в окормлении молодежи и людей старшего возраста. Его интересовало, как должна строиться жизнь Церкви в соответствии с Евангелием.

Его волновала проблема единства Церкви. Это то, о чем не может не болеть сердце верующего человека. Александром Исаевичем это было прочувствованно как личная боль. Он видел, что церковные разделения, конечно, сказываются и на обществе. Раскол XVII века он воспринимал как неизжитую проблему. Он относился чрезвычайно уважительно к старообрядцам, видел, как много правды и в них. И переживал, что нет настоящего единства, хотя каноническое общение соблюдено.

Все проблемы любых разделений в церковной жизни переживались Александром Исаевичем чрезвычайно болезненно.

— Сейчас многие вспоминают знаменитое «Великопостное письмо» писателя Патриарху Пимену (1972 г.) и говорят о том, что Солженицын ждал и требовал от Церкви более активного участия в жизни общества. Каковы были его взгляды на этот счет в конце жизни?

— Александр Исаевич сам был из тех людей, кто не мог молчать, его голос постоянно был слышен. И конечно, он был убежден в том, что слова Спасителя «Идите проповедуйте Евангелие всей твари» должны исполняться. Одно из его убеждений, его идея была в том, что Церковь, с одной стороны, безусловно, должна быть отделена от государства, но при этом ни в коем случае не отделена от общества.

Он считал, что это совсем другое, что это — прямо противоположные вещи. Неотделенность от общества должна проявляться все более и более. И здесь обнадеживающие перемены последних лет он не мог не видеть. Он с радостью и благодарностью воспринимал все позитивное, что происходит в России и в Церкви, но был далек от успокоенности, потому что за годы советской власти все общество стало искореженным и больным.

Он понимал, что если больной будет вести больного или хромой хромого, добра не жди. Та активность, к которой он призывал, та неотделенность от общества ни в коем случае не должны выражаться в насильственном, подавляющем строе мыслей и действий, привычных для советского времени.

Церковь, считал он, с одной стороны, призвана вести общество и более активно влиять на общественную жизнь, но это ни в коем случае в наши дни не должно выражаться в тех формах, которые были приняты в идеологической машине, которая ломала и корежила людей. Ситуация изменялась в последние годы. И он не мог не чувствовать новых опасностей.

Однажды его спросили о том, что он думает о той свободе, ради которой он боролся, как он относится к тому, что происходит. Он ответил одной чеканной фразой: «Свободы много, правды мало». Эту опасность подмены он прекрасно чувствовал и поэтому был далек от успокоения.

Когда он вернулся на Родину и стал путешествовать по России, ему открылось все ее бедственное положение. И это касалось не только экономической стороны, но и ее духовного состояния.

Он, конечно, видел принципиальную разницу между тем, что было в 30-е, 50-е года, и сегодняшним положением вещей. Он не был диссидентом, который все время ко всему в конфронтации. Это не так. Есть люди, которые пытаются его таким представить. Но он таким не был. Всегда, несмотря на обнажение им вот этих ужасных ран общества, видна могучая жизнеутверждающая сила в том, что он писал и делал. В нем был позитивный, жизнеутверждающий и светлый настрой христианина.

— А.И. Солженицын был одним из выдающихся мыслителей прошлого века в России. Скажите, не возникало ли в его душе противоречия между разумом и религиозным чувством?

— Противоречие имело место в годы его юности, начиная со старших классов школы, во фронтовые годы. Это было время, когда все храмы были закрыты, и посоветоваться было не с кем, когда церковная жизнь была почти абсолютно уничтожена большевистской машиной репрессий. Тогда противоречие было. В лагерях началось именно возвращение к истокам веры, возрождение чувства ответственности за каждый шаг и каждое решение.

Конечно, Александр Исаевич был неоднозначным человеком. О нем будут спорить и должны спорить. С личностью такого масштаба и такой величины иначе и быть не может. Этот человек не просто повторял за кем-то заученные мысли, но шел к евангельской правде путем собственного поиска.

Святейший Патриарх в слове, которым он почтил Александра Исаевича на отпевании, процитировал евангельскую заповедь из Нагорной проповеди: «Блаженны изгнанные правды ради». Это касается долгих и тягостных страниц жизни Александра Исаевича. Ко всей его жизни — от школьных лет до последних дней относятся также слова Спасителя: «Блаженны алчущие и жаждущие правды яко тии насытятся». Конечно, мы делаем акцент на первой части этой фразы. Но я видел, что он испытывал блаженство и духовное насыщение, возможное в этой земной жизни, и радость в его последние дни приходила к нему за исполнение им своего призвания.

Он говорил: «Если бы я сам выстраивал свою жизнь по собственному плану, то она вся бы состояла из ужасных ошибок. Сейчас мне это видно. Но Господь все время поправлял и перестраивал мою жизнь, иногда незримым, иногда очевидным образом. Сейчас я вижу, что все сложилось так, что лучше и быть не могло». Это слова глубоко верующего человека, благодарного Богу и принимающего с благодарностью все то, что Господь ему посылает.

— Можно ли было назвать Александра Исаевича прихожанином какого-либо храма? Часто ли он бывал в церкви?

— Когда мы познакомились с Александром Исаевичем, он уже болел и почти не выходил из дома. Когда семья Солженицыных вернулась в Россию, Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна пришли к нам в храм, познакомились с духовенством и прихожанами. После этого Наталья Дмитриевна стала часто приезжать и просить приехать поисповедовать, пособоровать и причастить ее супруга в их доме в Троице-Лыково.

Такая наша форма общения была связана только с тем, что у Александра Исаевича уже не было сил и возможности самому приезжать на службы. Надо сказать, что я бывал у них регулярно, а не от случая к случаю.

— Какие у Вас как у священника и духовника останутся воспоминания об усопшем?

— Больше всего в нем поражала простота и безыскусственность. В их семье всегда царила удивительная нежность и забота друг о друге. Это тоже является проявлением его христианского отношения к близким, выстраивание дома малой Церкви. Вот это по-настоящему поражало. Безыскусственность, простота, чуткость, бережность, внимательное отношение — все это было свойственно Александру Исаевичу.

В то время, когда мы с ним познакомились, он задавал вопрос самому себе — вопрос, ответ на который раньше был для него очевиден: что надлежит ему делать. Он говорил: мне кажется, я исполнил все, мне кажется, что мое призвание исполнено; я не понимаю, зачем я оставлен. Все то, что считал для себя необходимым сказать и написать, — все сделано, все труды опубликованы. Что дальше? Дети выросли, он дал им настоящее воспитание, в семье присутствует устроенность, какой она должна быть. И в этой ситуации пришлось напомнить ему, что если оставляет Вас в этом мире Господь — значит, в этом есть некий смысл, и Вы, пожалуйста, молитесь об этом, о том, чтобы понять, зачем даровано это время. И потом, когда прошло некоторое время, он сказал: «Да, я понял, это время было дано мне для себя самого — не для работы внешней, но для всматривания в самого себя».

Об этом он говорил в одном из своих интервью: старость дана человеку для того чтобы всмотреться в самого себя, чтобы оценивать, переосмысливать и все более строго относиться к каждому мигу своей жизни.

При этом подобные мысли были не бесплодным самокопанием, они служили основанием для посильного служения даже в последнее время. Будучи уже немощным человеком, он, тем не менее, не позволял себе никакой расслабленности или беспечности. Он строго планировал свое расписание до последнего времени. Вместе с таким строгим графиком работы он старался принимать людей. Многих и многих, совершенно из разных кругов. И старался не оставлять без ответа — в личной беседе или письменно — каждого, кто к нему обращался.

Его многие называли и называют сейчас затворником, говорят о том, что якобы он уединился и ни в чем не участвовал. Это не совсем так. К нему приходило множество людей, многие обращались за помощью.

То, что его отпевали по православному чину, не есть просто дань традиции. Это свидетельство того, что свою земную жизнь завершил человек, по-настоящему служивший Христу и Его Церкви.

Беседовала Мария Моисеева

О Льве Николаевиче Толстом в последние годы его жизни иногда писали кратко: «ВПЗР недавно сказал..., ВПЗР заметил...». ВПЗР - Великий Писатель Земли Русской. В наше время почитатели Солженицына готовы с таким же почтением именовать и Александра Исаевича.

Действительно, между влиянием на умы российской интеллигенции Толстого и Солженицына можно заметить большое сходство. Казалось бы, «зеркало русской революции» Л.Н.Толстой и борец с советской властью А.И.Солженицын стоят на прямо противоположных позициях по многим вопросам бытия. Толстой - еретик, отлученный от Церкви. Учение созданное Львом Николаевичем, гневное обличение «официальной религии», написанное графом свое «лжеевангелие» очень многих увело из Церкви, а следовательно и от Христа Спасителя. Солженицын - православный христианин, который даже писал обличительное письмо Святейшему Патриарху Пимену, призывая смело вступиться за права верующих в СССР.

Но, если присмотреться, то увидим между ними немало общего. И, прежде всего, это желание быть пророками и учителями народа.

Что бы ни говорили и писали преданные Солженицыну российские интеллигенты, но мы хорошо помним торжественное возвращение Александра Исаевича в Россию. Его выступление на остановках поезда перед встречающей ВПЗР публикой вызывали чувство разочарования. Как затем и выступления на телевидении. Дело в том, что народ за эти годы очень многое пережил, передумал и перестрадал. И это выстраданное понимание того, что творится в России, было гораздо глубже поучений писателя, звучащих с телеэкрана. Пока Солженицын сидел в Вермонте, русские люди переживали гибель державы, впервые русские оказались разделенной нацией, неожиданно оказавшись на своей родной земле гражданами новых этнократических режимов, русские оказались подло ограбленными новыми «экспроприаторами», лилась кровь, расстрел Белого дома, две Чеченских войны. Но Солженицын все эти страшные годы упорно работал над «Красным колесом» - это было тогда важнее для ВПЗР.

«Вермонтский затворник» совершил великую ошибку, не вернувшись в Россию в 1991 году. Солженицын не вернулся в Россию после того, как рухнула Советская власть, объясняя свое пребывание в Вермонте необходимостью закончить «Красное колесо». А в это время нашу страну и русских людей уже перемалывали жернова «Желтого колеса», которое с неумолимой жестокостью накатилось на Россию.

Потому и не воспринимал народ поучения ВПЗР с телеэкрана. Был бы вместе с народом, возможно, оставил бы незаконченным «Красное колесо», но сумел бы что-то сделать, чтобы остановить страшную работу «Желтого колеса». Из Вермонта это сделать было невозможно. Вернувшись в Россию, Солженицын разочаровался в «ельцинской» демократии, но, кажется, так и не сумел понять, что же происходило в стране все эти годы.

А сегодня юных школьников будут бить по голове «Архипелагом Гулагом» на уроках литературы. Хотя топорные попытки словотворчества Солженицына режут слух, а художественные достоинства его произведений (в отличие от произведений Толстого) весьма сомнительны, все же Солженицына почему то именуют великим русским писателем и мастером слова.

Но даже самые ярые почитатели Александра Исаевича Солженицына никогда не смогут доказать, что «Архипелаг» - жемчужина Русской словесности, которую необходимо изучать на уроках литературы. Да и сравнивать «Красное колесо» с «Тихим Доном» Михаила Александровича Шолохова невозможно. Может, поэтому Солженицын никак не желал верить в то, что гениальная книга о Русской трагедии написана Шолоховым?

В советской школе нас били по голове Чернышевским, заставляя изучать «Что делать», пересказывать сны Веры Павловны. Сегодня школьники должны будут пересказывать на уроках ужасы лагерной жизни. «Желтое колесо» в одну из своих шестеренок и зубцов умело встроило и творчество Александра Исаевича.

Не буду вспоминать то, какую службу сослужил «Архипелаг Гулаг» историческим врагам России в информационной войне с нашей страной. В конце концов, слова Максимова «Целились в Советскую власть, а попали в Россию» могут служить и Солженицыну некоторым оправданием.

Хотя невозможно оправдать то, как яростно, всей душой русский писатель желал «свободному миру» победы над «империей зла», как называли на Западе в то время Россию.

Все же можно было Солженицыну понять, что не Советская власть, а историческая Россия вызывает ненависть «цивилизованного сообщества». Иван Александрович Ильин это еще в 50-е годы понимал, и не заблуждался относительно планов «мировой закулисы», когда писал свою работу «Что сулит миру расчленение России».

Я не собираюсь судить творчество Солженицына. Когда то и сам относился с большим уважением к борьбе писателя с безбожной советской властью. Особенно в то время, когда его ругали Войнович и прочая диссидентская свора русофобов. Ругали за русский патриотизм, монархизм и православие. Поэтому понимаю, что для многих Александр Исаевич Солженицын остается до сих пор непререкаемым авторитетом. Заслуживает уважения и попытка Солженицына нарушить негласное «табу» написав «Двести лет вместе». Целеустремленность Солженицына и его вера в свою миссию писателя, работоспособность не могут не вызывать уважения. Но его убежденность в своей постоянной правоте, в своем пророческом служении была слишком велика. И не подвержена никаким сомнениям, как у настоящего большевика-ленинца. Александр Исаевич, как подлинный российский интеллигент не сомневался в том, что ему открыта истина, и он обладает правом учить народ, и когда советовал «обустроить Россию», отказавшись от строительства Империи, отбросив все окраины. Ну что же, каждый может ошибаться.

Но нельзя не заметить, что Солженицын считал себя вправе не только учить народ. ВПЗР считал возможным свысока поучать и Русскую Православную Церковь.

В 1981 году Русская Православная Церковь Заграницей прославила Святых Царственных Мучеников. В 1983 году А.И.Солженицын, рассуждая о феврале 1917 года, писал о святом Государе:

«Но с той же хилой нерешительностью, как уже 5 лет, - ни поставить своё сильное умное правительство, ни уступить существенно кадетам, - Государь продолжал колебаться и после ноябрьских думских атак, и после декабрьских яростных съездов Земгора и дворянства, и после убийства Распутина, и целую неделю петроградских февральских волнений, - всё надеялся, всё ждал, что уладится само, всё колебался, всё колебался - и вдруг почти без внешнего нажима сам извихнулся из трёхсотлетнего гнезда, извихнулся больше, чем от него требовали и ждали».

... «Монархия - сильная система, но с монархом не слишком слабым».

«Быть христианином на троне - да, - но не до забвения деловых обязанностей, не до слепоты к идущему развалу».

«В русском языке есть такое слово ЗАЦАРИТЬСЯ. Значит: забыться, царствуя.

Парады, ученья, парады любимого войска и цветочные киоски для императрицы на гвардейских смотрах - заслоняли Государю взгляд на страну».

«После первого гибельного круга послан был ему Богом Столыпин. Единожды в жизни Николай остановил свой выбор не на ничтожестве, как обычно, а на великом человеке. Этот великий человек вытянул из хаоса и Россию, и династию, и царя. И этого великого человека Государь не вынес рядом с собою, предал».

«Сам более всех несчастный своею несилой, он никогда не осмеливался ни смело шагнуть, ни даже смело выразиться».

«В августе 1915 он раз единственный стянул свою волю против всех - и отстоял Верховное Главнокомандование, - но и то весьма сомнительное достижение, отодвинувшее его от государственного руля. И на том - задремал опять, тем более не выказывал уменья и интереса управлять энергично самою страной».

Заметим, эти строки написаны о решении Государя в самые тяжелейшие дни взять на себя всю ответственность Главнокомандующего. Отступление было остановлено, «снарядный голод» преодолен. Русской армии сопутствовали успехи на фронтах, знаменитый Брусиловский прорыв завершился блестящей победой. К весне 1917 года прекрасно вооруженная и экипированная Русская армия готовилась к наступлению. Победа в Великой войне была близка. Государь находился в Ставке, все силы и энергию отдавая воюющей Армии.

Измена генералов входивших в «военную ложу», думцев и некоторых членов Дома Романовых при поддержке «союзников» привели Россию к катастрофе. Изменники, нарушившие присягу, затем будут свою вину перекладывать на «слабого царя». И ВПЗР в своем «Красном колесе» эту ложь постарается закрепить в сознании читателей.

Солженицын, надо признать, отдает должное нравственной чистоте «слабого царя», но:

«Снова признак чистого любящего сердца. Но какому историческому деятелю его слабость к своей семье зачтена в извинение? Когда речь идёт о России, могли б и смолкнуть семейные чувства».

Думаю, что слова «хилая нерешительность», «извихнулся», «предал», «зацарился», и все, что написал о Царе-Мученике Солженицын - яркое свидетельство того, как ВПЗР относился к памяти Государя. Повторяю, написано это было в 1983 году. В Русской Православной Церкви Заграницей, начиная с 20-х и 30-х годов, велась полемика о прославлении Царской семьи в лике святых. И все аргументы противников прославления были убедительно опровергнуты. В том числе и ложь о «слабовольном» и «нерешительном» Царе. Но «вермонтский затворник», кропотливо и тщательно работая над своим «Красным колесом», не пожелал узнать, почему же считали величайшим христианским подвигом добровольное восхождение на Екатеринбургскую Голгофу Государя святитель Иоанн Максимович, такие выдающиеся иерархи как Аверкий Таушев, Нектарий Концевич. От Вермонта до Джорданвилля добраться несложно. Побеседовать с теми, кто готовил материалы к прославлению Царской семьи, не составляло труда. Не желал ознакомиться ВПЗР с многочисленными исследованиями царствования Царя-Мученика. Широко известны и книги Алферьева «Николай II как человек сильной воли», «Анатомия измены» Кобылина, «Царствование Николая II» Ольденбурга. Даже советский писатель Михаил Кольцов в своем предисловии сборнику документов и свидетельств очевидцев «Отречение Николая II. Как это было», описывая предательство генералов, делает вывод, что Царь был единственным, кто бился до конца, пытаясь спасти Самодержавие. Кольцов, исследуя поведение Государя и невероятное давление изменников-генералов, пишет: «Царь тверд и непреклонен... Где же тряпка? Где сосулька? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека - самого Николая. Он стоек, и меньше всех струсил».

«В этом сборнике дан богатый материал, связанный с отречением. Целый ряд генералов, сановников, придворных, - почти все в своих зарубежных воспоминаниях рисуют яркие картины своего героизма, верноподданического упорства в отстаивании династии. Все это, по их словам, разбилось о мягкую «христианскую» уступчивость царя, его непротивление и мирный характер.

Конечно, это историческая ложь, нуждающаяся в разоблачении. Достаточно даже беглого знакомства с генеральскими мемуарами, чтобы разглядеть толстые белые нитки, которыми они шиты. Нет сомнения, единственным человеком, пытавшимся упорствовать в сохранении монархического режима, был сам монарх. Спасал, отстаивал царя один царь.

Не он погубил, его погубили».

Кольцов ошибался, думая, что генералы-изменники и сановники струсили. Они действовали сознательно, по заранее подготовленному плану. Любому честному исследователю ясно и четко видна картина невиданного предательства и подлой измены, с которыми столкнулся Государь в те трагические дни, пытаясь спасти Россию. И каждый православный понимает, что станция Дно была Гефсиманией Царя-Мученика на его добровольном пути на Русскую Голгофу. Государь, понимая духовный смысл событий, добровольно восходил на свой Крест, смиряясь перед волей Божией. Перед этим полностью выполнив свой долг, совершив все возможное для спасения России. Сердце сжимается, когда думаешь о молитве и страданиях Государя в эти дни страшной измены и людской неблагодарности. В ответ на эту горячую молитву, на готовность исполнить Царем свои слова: «Если нужна жертва за Россию, я стану этой жертвой», и была явлена в те дни Державная икона Пресвятой Богородицы.

Но Солженицын, не задумываясь о чувствах православных русских людей, глубоко почитающих память Царя-Мученика, пишет о Государе свои омерзительные строки. ВПЗР даже не пытается вникнуть в то, что писали о подвиге Царя-Мученика святые, выдающиеся богословы и молитвенники, как святитель Иоанн Максимович, святитель Макарий Невский. Его не интересуют слова многих подвижников, почитающих память Царской семьи. Солженицын горделиво убежден в своей правоте. Что думает Церковь о подвиге Государя для ВПЗР не важно. Он уверен, что лучше всех знает, что же происходило в то время. И сознательно утверждает в своем «Красном колесе» ложь тех «монархистов», кто сказками о «слабовольном царе» пытался оправдать свою измену. Так что «монархизм» Александра Исаевича Солженицына близок к «монархизму» изменника Родзянко, а не генерала Федора Артуровича Келлера, или святителя Иоанна Максимовича.

В России полемика перед прославлением Царской Семьи была еще более горячей, чем за рубежом. И ложь о слабом Царе была вновь убедительно опровергнута и разоблачена. Разоблачена такими серьезными историками, как Александр Николаевич Боханов и многими другими добросовестными исследователями. В 2000 году состоялось прославление Царственных Мучеников. Это прославление состоялось по горячим молитвам православных людей, которые все эти годы хранили память и любовь о святом Государе. И в сердцах хранили правду о Царе-Мученике, которую запечатлел в своих стихах царский гусляр Сергей Сергеевич Бехтеев. Воистину это было настоящее народное прославление Русского Царя-Мученика русскими людьми. И сопровождалось прославление Царственных мучеников многими чудесами и знамениями милости Божией.

Но что до этого ВПЗР Солженицыну. «Пророк» ошибаться не может. Миллионным тиражом после прославления Царской Семьи переиздают его брошюру «Февраль 1917». «Красное колесо» сумеет осилить только истовый поклонник ВПЗР. А ложь и хулу на святого Царя необходимо донести до «широких масс».

И после этого можно утверждать, что Солженицын не считал высокомерно свое мнение выше соборного разума Русской Православной Церкви? Тот, кого именуют «пророком» и «совестью народа», не счел для себя важным прислушаться к голосу православных русских людей, с любовью почитающих память Царской семьи. Писатель, которого российские интеллигенты объявляют пророком, не смог осознать смысл величайшего события в Русской истории - христианского подвига святых Царственных мучеников и явления Державной иконы Царицы Небесной. Не осознавая духовный смысл этих событий, можно ли правильно рассуждать о истории России в ХХ веке, понимать все, что происходило с Россией в этом трагическом столетии?

Исследуя внимательно причины Русской трагедии 1917 года, Солженицын, к сожалению, сохранил то высокомерное отношение к Русской Православной Церкви, тот менторский, учительский тон, который был свойственен большинству российских интеллигентов в начале ХХ века. Это отношение сохранялось в диссидентских кругах и в 60-е, 70-е годы. И благополучно сохранилось до наших дней.

Александр Исаевич Солженицын отошел ко Господу, как православный человек. И Господь будет судить его не за промахи и ошибки, а за его намерения и состояния сердца. Не сомневаюсь, что Россию он любил и желал ей добра. И потому очень жаль, что писатель не исправил свой «Февраль 1917». «Желтое колесо», пытаясь перемолоть Россию и Русский народ, умело вставляет в свои шестеренки всю ложь и клевету на Святого Царя, и Солженицын эту ложь и клевету, к сожалению, утверждает в сознании своих читателей.

История все расставит на свои места. Все же пророками и учителями народа в России являются не писатели, даже великие, и не общественные деятели. А святые, старцы и угодники Божии. И наш народ о Святом Царе будет судить не по рассуждениям Солженицына в «Красном колесе», а будет внимать словам отца Николая Гурьянова, архимандрита Иоанна (Крестьянкина), архимандрита Кирилла Павлова. Народное православное сердце знает высшую Правду о подвиге святых Царственных мучеников.

Трагично завершилась на станции Остапово жизнь Льва Николаевича Толстого. Не допустил Господь старца Варсонофия принять покаяние Толстого и, соединив его со Святой Церковью, приобщить Святых Тайн. Сбылись слова святого Иоанна Кронштадтского: «Как всенародно грешил, так и всенародно должен будет покаяться. Но хватит ли у него на это сил?».

Но все же, Толстого в мире знают не как ересиарха и «зеркало русской революции», а как великого русского писателя. «Война и Мiр», «Анна Каренина» переведены на многие языки. Читают Толстого немцы и французы, англичане и японцы. Читали в ХХ веке, будут читать и в ХХI. Но сомневаюсь, что кто-то, кроме профессиональных «советологов» и историков будет читать в недалеком будущем «Архипелаг Гулаг» или «Красное колесо». А вот шолоховский «Тихий Дон» читали и будут читать.

А движение «Желтого колеса» по Русской земле мы остановим. С Божией помощью, предстательством Царицы Небесной и по молитвам Святых Царственных мучеников и Всех святых в земле Российской просиявших.

Пресвятая Богородице спаси нас!

Инструкция об оплате (откроется в новом окне) Форма для пожертвования Яндекс.Деньги:

Другие способы помощи

Комментариев 22

Комментарии

22. Bikerider17 : Ответ на 19., Ф. Ф. Воронов:
2012-12-24 в 03:33

Помню, как озадачило меня в свое время обращение А.И. Солженицина к руководству США с призывом сбросить ядерную бомбу на нашу странуДа... Что-то с памятью моей стало:-) всё, что было не со мной, -- помню:-)Меня бы подобное тоже озадачило:-)Нельзя ли цитатку на стол?

21. Елена Л. : Re: ВПЗР и «Желтое колесо»
2012-04-25 в 10:17

Я тоже помню, как Солженицын ехал через всю страну. Мы от него тогда ждали слова Правды, помощи, чтобы он подсказал, как дальше нам жить, мы тогда верили ему. А вместо этого он начал обличать нашу Российскую действительность. Кто помнит начало 90-х годов? Пустые магазины, безработица, разруха. И вдруг в страну хлынули китайцы со своим дешевым товаром. Как мы рады были тогда этому ширпотребу. Страна оделась пусть не в совсем качественную одежду, но это лучше, чем ничего. Он же начал надсмехаться над народом, что мы покупаем то, что во всем мире не стали бы покупать. Тогда мы поняли, как он страшно далек от нас, от народа. Приехал сытый, богатый учить нас, как нам жить. Помню одно его выступление по телевизору, как его от злобы даже трясло, как бесноватого. Пришлось выключать камеру. Тогда я его окончательно и поняла. Не берусь судить его произведения. Книги его не читала и никогда читать не буду. Да простит его Господь и упокоет его душу.

20. Любезный читатель : Ответ на 18., Андрей:
2012-04-05 в 06:52

В этом свете представляется совершенно естественным еще один ощеизвестный парадокс - в своей широко растиражированной проправительственными СМИ программной статье "Как нам обустроить Россию" А.И. Солженицын, будучи несомненно верующим, НИ СЛОВА не сказал о Боге - очевидно либеральная прививка оказалась сильней сызмальства заложенных в нем добродетелей...

"Слово правды среди общего молчания в атмосфере безбожной лжи - это немало. Тому, кто мужественно хранит человеческое достоинство, даже не зная Бога, нередко открывается большее. Христос говорит, что истина сделает нас свободными. Один из епископов-новомучеников писал в те годы: «Благословенны те, кто не склонился перед ложью. Им принадлежит жизнь вечная. И они помогают нам выстоять сегодня». Мы прославляем новых мучеников, которые перед Богом и перед людьми исповедовали правду и истину.

Солженицын первый на общепопулярном уровне, понятном для советского человека, сказал о Боге. Это «Раковый корпус», где люди на пороге смерти переосмысливают свою жизнь. «В круге первом», где герой - видимо, прототип самого автора - вдруг понимает, что Бог есть, и это открытие полностью меняет его отношение к аресту и страданиям. Оттого что Бог есть, он чувствует себя счастливым. Это и «Матренин двор», который первоначально назывался «Не стоит село без праведника». И «Один день Ивана Денисовича», где, как и Матрену, Ивана Денисовича отличает несомненно унаследованное от православных предков смирение перед ударами судьбы." Протоиерей Александр Шаргунов.
http://www.moral.ru/Solzh.html

19. Ф. Ф. Воронов : Ответ на 18., Андрей:
2012-04-05 в 03:35

Помню, как озадачило меня в свое время обращение А.И. Солженицина к руководству США с призывом сбросить ядерную бомбу на нашу страну

Да... Что-то с памятью моей стало:-) всё, что было не со мной, -- помню:-)

Меня бы подобное тоже озадачило:-)

Нельзя ли цитатку на стол?

18. Андрей : Актуально и взвешенно
2012-04-05 в 00:24

Поздравляю уважаемого Виктора Александровича с очередным достойным материалом! Опечатки типа М.В. Шолохов не в счет, именно к ним и цепляются оппоненты, не имея веских возражений по существу. Помню, как озадачило меня в свое время обращение А.И. Солженицина к руководству США с призывом сбросить ядерную бомбу на нашу страну - очевидно и к этому прискорбному действию без сомнения талантливого писателя можно отнести известное выражение - целился в коммунизм, а попал в Россию... Немало было не обделенных талантом писателей в России начала прошлого века, употребивших свой талант против Государя и государства - плачевные последствия общеизвестны...Особенно показательно ЗАВЕДОМО ПРЕДВЗЯТОЕ ОТНОШЕНИЕ писателя к Святым Царственным мученикам, о чем хорошо сказано в статье - здесь проявился абсолютно не красящий порядочного человека подход - если факты не соответствуют моей версии, то тем хуже для фактов.... В этом свете представляется совершенно естественным еще один ощеизвестный парадокс - в своей широко растиражированной проправительственными СМИ программной статье "Как нам обустроить Россию" А.И. Солженицын, будучи несомненно верующим, НИ СЛОВА не сказал о Боге - очевидно либеральная прививка оказалась сильней сызмальства заложенных в нем добродетелей...

17. lexa : на 6
2012-04-04 в 23:14

Из ком.8 и 6 следует,что вы,являясь сотрудником Гулага, мучили и казнили людей, а Солженицын все это слагал в своем сердце.Теперь он великий писатель, а вы любезный читатель.

16. дед пенсионер : 11. Орлов: В.Саулкин: /"Сегодня школьники должны будут пересказывать на уроках ужасы лагерной жизни"/.
2012-04-04 в 23:05

"Ведь, если они не усвоят этих уроков, они станут не пересказывать, а ПЕРЕЖИВАТЬ - "ужасы лагерной жизни"."

А некоторые комментаторы - тихий комфорт псих. диспансера...

15. Ф. Ф. Воронов : И еще: хорошая статья Максима Соколова в "Известиях"
2012-04-04 в 22:31

Статья, которая прямо отвечает всем хулителям Солженицына. (Не исключено, что Саулкин ее в свое время прочитал и что-то осело в подсознании, откуда его заголовок и начальные пассажи.)

Вот, читатйте:

Великий писатель земли русской

При жизни А.И. Солженицына, причем довольно рано, еще с 70-х гг., когда началось его расставание с либеральной общественностью, в обиход вошла ироническая аббревиатура ВПЗР. Понадобилась смерть писателя, чтобы аббревиатура в одночасье исчезла. Причем не столько потому, что de mortuis nil nisi bene и над еще не погребенным телом ирония неуместна - у нас не всегда этим смущаются, - сколько потому, что, в принципе, непонятно, над чем иронизировать. Писатель великий, а земля русская - и что же тут смешного?

14. Ф. Ф. Воронов : Ответ на 2., Ф. Ф. Воронов:
2012-04-04 в 22:28

Насколько я помню, выражение "великий писатель Земли Русской" употребил умирающий Тургенев, призывая в письме графа Льва Толстого вернуться к литературному творчеству.

Да, я правильно запомнил:

В начале 80-х годов Л. Н. Толстой, вступивший в полосу рели­гиозно-моральных исканий, отошел от художественной литературы. И. С. Тургенев, высоко ценивший Толстого-художника, был глубоко опечален этим. В июне 1883 г., за два месяца до своей смерти, Турге­нев написал Толстому письмо, чтобы выразить ему свою последнюю просьбу: «Друг мой, вернитесь к литературной деятельности... Друг мой, великий писатель русской земли, внемлите моей просьбе...» (П. И. Бирюков, Биография Л. Н. Толстого, т. II, М.- Пг. 1923, с. 212). Фраза из письма Тургенева в слегка измененной редакции - «Великий писатель земли русской» - стала почетным наименованием Л. Н. Толстого.

13. Ф. Ф. Воронов : Ответ на 8., Любезный читатель:
2012-04-04 в 22:25

Спасибо Фёдор Фёдорович за Вашу честную позицию и защиту А.И.Солженицына.Извините, немного о себе. Мой порадокс в том, что я бывший сотрудник Гулага, пытаюсь защищать бывшего "зека" Солженицына. Как я понимаю, у нас не любят и не принимают его те, у кого нет подобного жизненного опыта, у кого заскорузло сердце и не развито сочувствие и сострадание. А если говорить о литературных данных, то неприятие исходит от обычной человеческой зависти.

Спасибо, дорогой Любезный Читатель! Совершенно согласен с обеими Вашими оценками: и о зависти, и о заскорузлости сердца... Увы.

12. иерей Илья Мотыка : Re: ВПЗР и «Желтое колесо»
2012-04-04 в 20:05

11. Орлов : Уроки лагерной жизни
2012-04-04 в 18:04

В.Саулкин: /"Сегодня школьники должны будут пересказывать на уроках ужасы лагерной жизни"/.
Безусловно, "должны будут", уважаемый Виктор Александрович. Ведь, если они не усвоят этих уроков, они станут не пересказывать, а ПЕРЕЖИВАТЬ - "ужасы лагерной жизни".
Как мы видим, желающих восстановить ГУЛАГ, у нас вновь появилось предостаточно.

Извините, немного о себе. Мой порадокс в том, что я бывший сотрудник Гулага, пытаюсь защищать бывшего "зека" Солженицына. Как я понимаю, у нас не любят и не принимают его те, у кого нет подобного жизненного опыта, у кого заскорузло сердце и не развито сочувствие и сострадание. А если говорить о литературных данных, то неприятие исходит от обычной человеческой зависти. Вы дали хорошую ссылку, где можно послушать некоторые произвеления в незабываемом авторском исполнении. Людям доброй воли настоятельно рекомендую.

2. Ф. Ф. Воронов : Кишка тонка у Саулкина. Читайте лучше самого Солженицына.
2012-04-04 в 06:43

О Льве Николаевиче Толстом в последние годы его жизни иногда писали кратко: «ВПЗР недавно сказал..., ВПЗР заметил...». ВПЗР - Великий Писатель Земли Русской.

Насколько я помню, выражение "великий писатель Земли Русской" употребил умирающий Тургенев, призывая в письме графа Льва Толстого вернуться к литературному творчеству. Стыдно пародийно (и безграмотно) трепать эти слова.

В остальной части статьи -- та же безграмотность и вольное обращение с фактами. Сказалась спешка лягнуть, опорочить.

Михаила Васильевича Шолохова

Отчество Шолохова (в отличие от Ломоносова) -- Александрович. Но как бы его ни звали, сейчас трудно искренне ссылаться на него как на настоящего автора "Тихого Дона". Его роль как в лучшем случае самостоятельного компилятора на основе чужой рукописи, в худшем, -- ширмы для группы компиляторов, можно считать убедительно доказанной.

мы хорошо помним торжественное возвращение Александра Исаевича в Россию. Его выступление на остановках поезда перед встречающей ВПЗР публикой вызывали чувство разочарования. Как затем и выступления на телевидении. Дело в том, что народ за эти годы очень многое пережил, передумал и перестрадал. И это выстраданное понимание того, что творится в России, было гораздо глубже поучений писателя, звучащих с телеэкрана.

Я как раз все отлично помню. Сказанное -- неправда. Солженицын никого не "поучал". Он пытался услышать тех людей, с которыми встречался в своих поездках по России (начиная с первых дней приезда, которые были замолчаны или оболганы тогдашней "демократической" прессой --- не из нее ли у Саулкина сведения?), и затем выступать как своего рода "ретранслятор" их голосов. Выступления Солженицына по телевидению были быстро "заткнуты" ельцинской властью.

Насчет взглядов Солженицына на Государя-Мученика: можно соглашаться или не вполне соглашаться с его оценками, данными в публицистических произведениях, но читать в первую очередь нужно *художественные* страницы из "Красного Колеса", посвященные Государю, и они говорят сами за себя.

Поражает стремление Саулкина принизить Солженицына именно как писателя. Это личное дело всякого человека --- любить того или иного писателя, или нет. Однако шапкозакидательская аргументация, что, мол, Солженицына не читают, или не будут читать, --- смехотворна.

Математический факт заключается в том, что все публицистическое и политическое впияние, которое приобрел со временем Солженицын (и которое, похоже, только и интересует нападчиков на Солженицына с " "), он приобрел благодаря своему художественному дару. Он сначала прославился как автор "Одного дня Ивана Денисовича", "Матренина двора" и других ранних рассказов (и пьес -- которых сам считал "неудачными"), и романов "В круге первом" и "Раковый корпус", --- за что и получил Нобелевскую премию, --- а лишь за тем появился "Архипелаг ГУЛАГ", который, невзирая на его остро-политическую взрывчатость, не являлся "политическим" произведением по преимуществу. ("Да захлопнет мою книгу читатель, который будет искать в ней политического обличения" --- написал сам Солженицын в "Архипелаге". Самые важные страницы этого "художественного исследования" -- о человеческой душе.) Узлы "Красного Колеса", которое так высокомерно третирует Саулкин, представляют собой не политическую агитку на потребу левых или правых, а высшей пробы художественную прозу. И после "Красного Колеса", уже с художественным опытом работы над ним, Солженицын вновь вернулся к "малой" прозе, к рассказам.

И все художественные вещи Солженицына читаются и издаются, и переиздаются, и переводятся. Ничего этого бы не было, если был бы прав Саулкин и другие хулители. Вот их кто вспомнит через десяток лет? Большой вопрос. Их даже в связи с теперяшними нападками на писателя не вспомнят, слишком мелкая сошка.

На вопрос, верно ли поступил Солженицын, что не вернулся на несколько лет раньше и не стал "народным вождем", за что, видимо, его больше всего и упрекает автор статьи, -- трудно ответить однозначно. Да, может быть, жалко. Только я бы не хотел видеть его вождем-демагогом, о котором тогда мечтали наши несостоятельные "патриоты" (хорошо знаю частично из личного опыта тех лет). Да он бы им и не стал. Если бы мечтать, я бы избрал в свое время Солженицына --- Царем! Вот он был бы достойный самодержавный Царь. И дети хорошие. Не осталось бы без наследников. Но --- не состоялось. Не было на то Божией воли.

А хулить... Ума много не надо. Состряпать статейку-однодневку несложно. А ты пойди, напиши книги. И чтоб их читали. И чтоб "великим писателем" без иронии называли, наследником Достоевского и Толстого (уж там, выше, ниже, приборов таких нет, чтоб мерять)...

Кишка тонка у публицистов.

Для тех же, кто хочет знать правду, --- читайте сами Солженицына. (И о нем, на другом уровне качества. Вот хороший, хотя не единственный